По сполошному Темникову сквозь толпу зевак и сыщиков, со­чувствующего и клянущего, каявшегося и паникующего люда, ог­ражденного рядом стрельцов, шла на Базарную площадь атаман Алёна, в мужском разорванном и прожжённом в пытках платье, впряженная в телегу с травами и кореньями, берестяными загово­рами и прелестными письмами.

«Колдунья!.. Колдунья!..» — крича­ли ей вслед.

Алёна насупила лоб, сдерживая стоны от боли в сожженных ранах. Но шла сосредоточенно твердо вперед, к возвышающему­ся на сколоченном наспех постаменте срубу, золотящемуся на морозном солнце свежеотёсанными венцами. И выступали на сучках янтарные слёзы — и срубу предстояло сгореть вместе с мятежной монахиней. Изредка Алёна останавливала взгляд на узнанном сотоварище в толпе, и он смятенно прятал лицо за спинами потупившихся му­жиков и баб. Значит, ведают, что творят.

На лбу старицы женская глубокая морщина была резко перечёр-кнута мужской — в виде креста. Враги эту отмети­ну называли чёртовой печатью, люди же православные — печатью Божией, поэтому и пошли за ней на борьбу за справедливость и праведную веру.

Шла Алёна и думала свою нелегкую думу — почто пошла в этот смертный путь?..

Не любят бунтарей. Памятник Степану Разину (работы Коненкова), так и остался невостребованным в Эрмитаже. Есть и скульптурный пор­трет сподвижницы донского вожака — Алёны-старицы. Востребован ли он!..

В грамоте Разрядного приказа 12 октября 1670 года говорится о том, что «вор и богоотступник Стенька Разин... пишет к незна­ющим и простым людям, будто он... идет снизу рекою Волгою с сыном нашим государевым и с благоверным царевичем и великим князем Алексеем Алексеевичем... И по его воровским прелест­ным письмам незнающие люди пошатались и учали было в горо­дах Алатыре и Арзамасском уезде воровать». И не только там, где водила крестьянские полки атаман Алёна. Восстание разли­лось по всей полосе, занимающей прежнюю Симбирскую, Пен­зенскую и Тамбовскую губернии, всё пространство между Окою и Волгой, на юг до Саратовских степей и на запад до Рязани и Воронежа было в огне. Помещичьи и вотчинные, монастырские, дворцовые и тягловые мужики убивали своих господ, приказчиков и начальных людей, устанавливая казачье самоуправление. На се­вер от Симбирска, о который споткнулся Разин, по всей нагорной стороне, поднялись инородцы — мордва, чуваши, черемисы, и сражались вместе с русскими крестьянами за лучшую долю. От мятежного факела донского бунта запылала по России крестьян­ская война.

Семитысячный отряд в Арзамасском уезде возглавляла стари­ца Алёна, из местных крестьянок. Ей было в ту пору не более сорока лет. Женщина волевая, умная, физически сильная — из тех, что «коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт». Де­ржать в узде многотысячный отряд отчаянных и своевольных лю­дей без таких качеств было просто невозможно. Не щадили и своих недругов. Алатырский воевода Бутурлин с женою и детьми и дворяне заперлись в соборной церкви, и в пожаре, бушевавшем в городе, сгорели заживо. Когда восставшие взяли город Ломов, воевода Пекин сбежал вместе с подьячим в исподнем белье. Бе­жал от Алёны и темниковский воевода Челищев, но брат его, племянник и подьячие были побиты разгневанными темниковцами.

Именно сюда и направил царь Алексей Михайлович главный удар по восставшим. Главнокомандующим всеми войсками назна­чил боярина князя Ю. А. Долгорукого, опытного полководца, от­личившегося в войне с Польшей, сурового и бесстрашного чело­века. Ставкой был сделан Арзамас. Сюда собирались царские полки, отбивая по пути нападения повстанческих отрядов.

Арзамас называли — город-сон. И право, до мятежа, в нем было, как в болоте,— застой и тишина, с тоски помрешь. Юрий Долгорукий навел ужас на горожан показательными расправами над мятежниками. «Страшно было смотреть на Арзамас,— писал очевидец, — его предместья казались совершенным адом; стояли виселицы, и на каждой висело по сорока и по пятидесяти трупов, валялись разбросанные головы и дымились свежею кровью; тор­чали колья, на которых мучились преступники и часто были живы по три дня, испытывая неописанные страдания...» А Долгорукий доносил царю: «Пущие заводчики в воровстве те, которые при­сланы от Стеньки Разина, из симбирской черты стрельцы и казаки да будники, которые были на будах. Пущие заводы воровские от Нижегородского уезда, от Лыскова, Мурашкина и от Тетюшевской волости этих воров умножились; ратных людей, которые идут к нам в полки, побивают и грабят; а с другой стороны, от Шацка, Кадома и Темникова, воровство большое ж; на таких во­ров малые посылки посылать опасно, а многолюдную посылку послать — и у нас малолюдно...» И царь послал подкрепление, полки Леонтьева, окольничего Щербатова, воеводы Лихарева.

29 ноября 1670 года Юрий Долгорукий пошел из Арзамаса к Темникову. В карательной операции под Темниковым участвовали Лихарев, Щербатов и сам главнокомандующий. Так что осада го­рода притянула к себе почти все наличные царские войска. В го­роде засело 4 тысячи повстанцев, возглавляемых атаманом Алё­ной, а по дорогам спешили им на помощь еще 8 тысяч мятежни­ков. Несколько дней шел бой. К тому времени в Темников прорвался разинский гонец с вестью, что князь Борятинский побил Разина под Симбирском, и донской атаман зовет повстанцев к нему на помощь. Осажденным подмоги ждать от главного атамана не приходилось. И 31 ноября Темников не устоял под напором цар­ских войск.

Драгуны ворвались в город, окружили приказную избу в вое­водском дворе, где засела со своими ближайшими соратниками Алёна-старица. Она билась насмерть. Но силы были неравными. Атамана и попа-расстригу Савву схватили и бросили в темницу. Туда же попал и посланный от Разина донской казак Федька Си­доров.

Чтобы организовать покаяние темниковцев перед государем, царские лазутчики шныряли по дворам и науськивали народ выйти навстречу боярину Юрию Долгорукому, ставка которого была за­ложена недалеко от поверженного города. Спектакль удался.

Темниковцы открыли ворота, и вышли с образами и хоругвями, с воплем и плачем навстречу победителю. Впереди гнали ско­ванных одной цепью Алёну и Савву, и Федьку Сидорова, и других зачинщиков бунта. Отдали пленников выступившим царским дра­гунам и, подойдя к стану, попадали в снег на колени перед бояри­ном Долгоруким со слезной просьбой «отпустить им вины перед государем», каялись в бунташном грехе. В челобитной говори­лось, что по худости и неразумению прельстились они на такое воровство, многие у воров были поневоле, от страху, ибо бунтов­щики разоряли их и рубили и к шатости приводили силой. Темни­ковцы клялись, что они, как прежде, готовы служить государю и свое крестоцелование помнить. Долгорукий долго укорял темниковцев в шатости и воровстве, грозил анафемой и всякими жут­кими казнями за бунт. Наконец, показав царскую грамоту, про­возгласил:

— Но премилостив государь наш великий князь царь Алексей Михайлович, премилостив и великий господин и патриарх всея Руси светлейший Иосаф, как милостив Господь на небесах. И по­слали они вам вот эту грамоту за печатью обнадежить вас мило­стью своею, ежели вы отвратитесь от зла и прелести бесовских воров. Они дают вам последнюю возможность, чтобы вы спасли свои заблудшие души.

Взрыв ликования плеснул в небо над толпой.

— Господь услышал молитвы наши!— со слезами радости на глазах крестились темниковцы.

— Надеже-государю слава!.. Святейшему патриарху слава!..

— Зачинщиков к воровскому бунту,— продолжал Долгору­кий,— вы должны сами изловить по деревням и лесным засекам и привести к нам на суд правый и казнь беспощадную. И беглых всех холопов и крестьян, и работных людей сыскать дотошно и выдать приставам для возвращения их владельцам за крепким ка­раулом.

Загнанные в угол таким жестоким требованием люди, не смея вспомнить, что на том же месте клялись Алёне-старице постоять за истинную старую веру, вынуждены были славословить теперь государя и клясться боярину впредь усердно блюсти собором ос­вящённые новые обряды богослужения.

— А еретиков-староверов по лесным скитам переловить и к вере привести законной,— кричал Долгорукий.— Клянётесь ли?

— Клянёмся! — выдохнула сломленная толпа.

Долгорукий велел отслужить в церквах Темникова молебен в честь победы государя над воровским бунтом и привести всех православных людей к кресту, а иноверцев — к шертованию на Коране.

Наутро 4 декабря боярин Юрий Долгорукий под звон колоко­лов торжественно въехал в Темников на белом коне, за ним сле­довали конные драгуны и рейтары, и стрельцы, и на всем их пути в снегу на коленях без шапок стояли поверженные повстанцы, склонив головы в ожидании расправы. Знали в народе крутой нрав главы Сыскного приказа боярина Долгорукого, подтверждали это и возведённые за ночь виселицы по пути его следования, которые уже гнулись под телами повешенных мятежников, среди которых были поп Савва и Федька Сидоров. А старице Алёне уже строили сруб на Базарной площади.

В силу исключительности вины и личности преступника боярин Долгорукий сам присутствовал при расспросе Алёны. Когда её ввели на допрос, она подняла вверх два пальца, по обычаю старо­веров, и бросила в лицо своим врагам: «Проклятье вам Господне, кровопийцы!». И столь же дерзко и стойко держалась, несмотря на все угрозы и пытки. Поначалу отказалась отвечать на вопросы дьяка и боярина. Но палач попался отменный: стегал ее плетью, сажал в колоду, жег раскаленным железом. Алёна только моли­ла Бога, чтобы он помог ей стерпеть «жесточи пытки», дал ей силы принять мученичество, как принял Христос, распятый на кре­сте. Потом, превозмогая страдания, она стала кричать на своих палачей: «Бес в аду поми­лосердней вас!.. Спалила бы ваши мохнатые рожи!..» Но плоть устала подчиняться сильному духу — и Алёна стала давать скупые показания. Заплечных дел мастера знают много хитростей, чтобы вытрясти душу.

Но Алёна не стала выдавать своих единомышленников. О себе же сказала, что она — крестьянка из Арзамасской выездной двор­цовой слободы. Каково жилось тем крестьянам, известно из исто­рии и народного творчества. С детства приучались переносить го­лод и стужу,— свидетельствует историк Костомаров.— Рано отры­вались от груди и кормились грубой пищей. Ребятишки бегали в одних рубашках без шапок, босиком по снегу в трескучие моро­зы. Простой народ не знал, что такое постель. Посты приучали к скудной пище из кореньев и дурной рыбы. Жили в темноте и дыму, с курами и телятами. Моровые поветрия и нервные болез­ни приписывали порче. Крестьяне пять дней работали на господ, и лишь один — на себя, не считая праздников. У многих ничего нель­зя было сыскать в доме кроме овчинного тулупа, коровы да ло­шади, а были и победнее. Летом пахали, косили, жали, зимой молотили, рубили и пилили лес и дрова или скитались и просили милостыни. Отчаянный вызов против существующего миропоряд­ка простой народ выразил в присказке: «Живём — не тужим, бар не хуже. Утром бары на охоту — мы на работу. Они повеселят­ся — да дуют чай, а мы — цепом качай. Ночью бары спать — а мы работать». Соборное Уложение 1649 года окончательно санкци­онировало закрепощённость крестьянства, причем, помимо по­датных обязанностей крестьян по отношению к казне, самый кре­постной труд на помещика рассматривался как разновидность службы на государство.

Смело бросила в лицо боярина измученная пытками Алёна: «Напились нашей крови, как клопы».

Она показала на расспросе, что была замужем. А женились тогда рано — в 12—13 лет, не зная друг друга, порой обманом.

Домостроевский деспотизм мужа над женой выражал­ся в том, что предосудительно было вести с женщиной разговор, её считали нечистой, даже не доверяли резать животину — мясо будет невкусным. У мужа висела плеть для жены и называлась «дураком». За ничтожный проступок муж таскал жену за волосы, раздевал донага, привязывал веревками и сёк «дураком» до кро­ви — учил уму-разуму. «Крестьянские женщины,— пишет Косто­маров,— работали вдвое больше своих мужей». Каково было тер­петь такую жизнь гордой волевой женщине, как Алёна?

Но муж её надорвался, ургуча на бар, а здоровьем был сла­бый, вот и скончался рано от чахотки. А вдовой бабе куда подать­ся? Как говорилось в народе: в девках приторно, замужем натуж­но, а вдовой чреде, что по горло в воде. Вдову-крестьянку поме­щик мог продать, кому вздумается. Бежать бесполезно — все равно вернут владельцу, да еще накажут нещадно. Сыщики и при­става сновали по всей Руси, отлавливая беглых. Да бегством и крестьянства не избыть, и у другого хозяина не избавиться от подневольного труда. Остается — петля или монастырь. Тоже сво­еобразный вид протеста. Да и не могла Алёна не восстать против судьбы и несправедливой власти.

Представитель демократического лагеря С. С. Шашков в исс­ледованиях по истории русских женщин писал в 1872 году: «...Вви­ду вопросов эмансипации, волнующих современные женские по­коления, знание былых судеб русской женщины представляется не только интересным, но практически полезным для дела осво­бождения». Он подчеркивал, что женщины всегда старались осво­бодиться из этого положения, и всегда боролись с враждебными им началами, которыми считал религию, закон и обычай. Шашков отметил, что история борьбы женщин за свободу и самостоятель­ность «началась со сподвижницы Степана Разина — Алёны Арза­масской (Темниковской)». Хотя, надо признать, что несправедли­вое неравноправие женщины — беда всех времен и народов, и до сих пор не искоренилась в мире. Так же, как искони земледель­цев считали и продолжают считать людьми второго сорта, хотя все наши надежды держатся на тех людях, которые сами себя кормят.

Стойкая, сильная, с обостренным чувством христианской спра­ведливости, Алёна выразила свой протест сложившимся обстоя­тельствам тем, что ушла в монастырь под Арзамасом. Но крото­сти не было, да и в монастырской жизни царило много неправого, как и в мирской. На расспросе Алёна призналась, что хоть и стала старицей, но ушла из монастыря, так как в нем начали служить по новым книгам. И дьяк записал в расспросной ведомости: «Свер­шила самый тяжкий грех — сбежала из монастыря». И недобро посмеялся: «Поди, совращала блудом послушниц?» И получил за хамство достойную отповедь: «Молитвами я укротила плоть,— ус­мехнулась Алёна.— Но попадись ты мне,— тебя бы я охолостила мигом!»

Общественное мнение подчеркивало мужские наклонности Алёны; ее называли «баба-богатырь», «баба-атаман», пеняли, что носила мужское платье (а как в походной боевой жизни скакать на коне в длинной женской рубахе, которую носили поселянки?). Даже стойкость при жестоких пытках на руку хулителям предво­дительницы крестьянских повстанцев. Но сделать из героини поло­вую извращенку не удалось — была же она замужем. Потому и нет в приговоре упоминания об этом грехе Алёны. Нашли грех более тяжкий.

Её считали ведьмой, потому что она носила с собой заговор­ные письма и коренья. Алёна много ходила по окрестным полям и лесам за монастырем, собирала травы, которые знала от мате­ри. Знахари передают свои секреты по наследству, из поколения в поколение. Удачливых народных целителей уважали всегда и берегли, а неудачливых знахарей в те времена на Руси преследо­вали, а порой и сжигали на костре. Даже судьба одного человека, как Алёна, доказывает зыбкость авторитета этого ремесла. Когда она лечила старших послушниц и обращавшихся в монастырь ми­рян, все уважали Алёну. Когда поднялась она на войну за истин­ную православную веру, то, хотя её известность как целительницы и радетельницы помогла ей собрать большое войско, однако офи­циальные власти заклеймили её колдуньей, еретичкой.

На расспросе Алена призналась, что, как только дошли до Ар­замаса слухи, что Разин объявил войну боярам, Алёна сделала свой выбор, ушла из монастыря и стала собирать в округе отряд повстанцев. Приходили к ней те, кого она лечила от недугов тра­вами и заговорами, и приводили с собой сотоварищей. Прослы­шав о продвижении её отряда, к ней примыкали многие люди из мордовских, татарских и русских деревень. Людей разных веро­ваний сплотила жажда воли и справедливости.

Колдун, удовлетворяющий общественные потребности, как заметил немецкий историк Д. Фрезер, «занимает очень влиятель­ное положение в обществе, и если к тому же он человек расчет­ливый и способный, то может достичь ранга вождя или царя». Добавим — или атамана, как Алёна-старица. Даже истинно право­славный человек на Руси часто суеверен. И вставшая на борьбу за истинную старую веру Алёна, в сущности, творила языческие дей­ства.

Суеверие (всуе верие) и тогда, и сейчас считается противным Богу. Поэтому, когда Алёна показала на расспросе, что лечила травами и заговорами, дьяк записал в ведомости: «И портила лю­дей многих по деревням бесовским колдовством». Радикальной противоположностью магии и религии объясняется та непримири­мая враждебность, с которой священнослужители на всем протя­жении истории относились к колдунам и знахарям.

И когда царским слугам нужно было наказать атамана Алёну за сопротивление государственной власти, то самым убедитель­ным и главным обвинением посчитали её колдовство.

Считалось и до сих пор считается великим грехом и бегство из монастыря. Но и здесь у Алены есть веское оправдание — раскол.

На Соборе 1666 году утвердили поправки в церковные обряды и книги, сделанные по греческому чину патриархом Никоном. И одновременно, из-за ссоры с царем Алексеем Михайловичем, с самого Никона, в присутствии и с согласия вселенских патриархов из Царьграда, сняли патриаршеский сан, и отправили реформато­ра православной церкви в изоляцию в Ферапонтов монастырь. Тогда-то и оформился раскол русской православной церкви, офи­циаль-ным и популярным оппонентом нововведений стал протопоп Аввакум, тоже сосланный царем — в Пустозёрск, в земляную тюрьму.

Ревнители старой православной веры восстали против никонов­ских нововведений: трехперстия, многоголосия, византийского пи­сания икон, измененной редакции молитв... Раскольники отказы­вались ходить в церкви, разбегались по лесам, в скиты, в знак протеста прибегали к самосожжению, поднимали восстания про­тив новых реформ в монастырях. Бунт в Соловецком монастыре начался до восстания Степана Разина и был подавлен только через не­сколько лет после его казни.

Взбунтовала и старица-Алёна.

Собор, созванный в год трех шестерок — числа дьявола — счи­тали приходом конца света и Судного дня. На этом Соборе были прокляты староверы. И это вызвало еще большее обострение движения раскольников.

— Выходит, тогда и все святыни дониконовы стали еретичны?— роптали они.— И бывшая церковь? И все русские святые? И деды, и отцы, верящие по-старому и ушедшие в мир иной, тоже еретич­ны и потом обречены на том свете на вечные мучения гореть в огненной геенне?

Староверы толпами вливались в отряды Разина, одним из важ­ных лозунгов которого было — постоять за истинную православ­ную веру, Дом Пресвятой Богородицы, против бояр и начальных людей. Вступая в города и села, донской атаман прогонял из цер­квей священников новой формации и ставил вместо них служите­лей старой веры.

Но путаницу, как бывает в смуту, ввел в идеологическую борьбу сам Разин, сделав знаменем религиозной борьбы не Ав­вакума, а Никона, используя мотив его несправедливого смеще­ния с патриаршего престола. Припертые в споре бунтовщики, в том числе и Алёна, могли только огрызаться на укоры оппонен­тов.

«Коль Никон — вам наставник, правый путь вам указал — зачем его изгнали? А если Никон — враг последний Богу и Богородице, и всем святым, Зачем вы держите его законы?» — могла сказать Алёна на расспросе в Темникове.

Староверы пеняли царю за церковные реформы, не менее чем Никону. Повторяли слова Аввакума: «Чёрт отнял ум у госу­даря. Им владеет хамов род бояр и свора немчин. Бедный, бед­ный и безумный царишко! Что ты над собою сделал? Ну и пропа­дай!» И в то же время не представляли жизни без царя. Неслучай­но народное выражение — без царя в голове (во главе). Вот и придумали восставшие Нечая - царевича Алексея. Напрасно Долго­рукий убеждал Алёну, что сам хоронил царевича Алексея Алек­сеевича в Москве. Она, стояла на мнении, что царевич жив, сбе­жал от изменников-бояр, когда его хотели извести, как извели почти всю царскую семью. Не верилось людям, что естественным путем, без измены, так скоро естественной смертью скончались один за другим члены царской фамилии.

В магистерской диссертации в Тюрингии в 1674 году Иоганн Марций назвал Разина тираном, но вместе с тем охарактеризовал его как способного предводителя, умело обеспечившего тыл сво­ему войску, понимающего настроение народа, умеющего вос­пользоваться и внутриполитической обстановкой в стране, в том числе делом Никона и смертью царевича Алексея. Хотя внешней причиной выступления Разина считал месть за брата (Ивана Рази­на), казненного Юрием Долгоруким, и жажду власти.

Искушенный в допросах глава Сыскного приказе Долгорукий прибегал к ухищрениям и хитростям, призывая Алёну покаяться, спасти свою падшую душу. Но атаман Алёна была достаточно умна и опытна, чтобы попасться на лживые посулы боярина. «Спа­семся мы, когда загубим вас,— отвечала она и добавляла:— Не пожалею, что звала людей постоять за истинную веру и волю!»

Взявшись за оружие, Алёна понимала, что ей грозит казнь, или смерть в бою. Но выбор сделала сознательно: чем так жить, лучше не жить вообще.

Алёна призналась, что посылала своих единомышленников не­большими отрядами в окрестные села и деревни. Так, например, взяла боем Шацк. По казачьему обычаю, эти отряды возглавля­лись донцами, которых привел от Разина Федька Сидоров. Они внезапно налетали на усадьбы вотчинников, и, сломив сопротивле­ние охраны, устраивали круг. Если плененные начальные люди были облихованы крестьянами, задыхавшимися от их притеснений и нужды, круг приговаривал кровопийцев к смертной казни и при­водил приговор в исполнение. Суд был скорый, и зачастую пра­вый. Пожитки и владения казнённых раздавали бедным людям. Холопов, чёрных людей, крестьян, мелких чинов служивых по­встанцы «не губили и их дворов не разоряли». Хотя государевы слуги именно этой скорой расправой и стращали, подвигая жителей к бегству от повстанцев в леса из своих насиженных мест. Однако официальная пропаганда чаще всего терпела неудачу. И крестьяне, заслышав крики и стрельбу ворвавшихся на улицу по­сланцев Алёны-старицы, брались за колья и вилы и помогали из­ловить своих притеснителей и одолеть царских стрельцов охраны. Многие из стрельцов, большей частью выходцы из крестьян, и сами предавались повстанцам.

Сохранилось свидетельство Алёны о взятии Темникова по­встанцами. Бой был недолгий. Зная о малолюдстве защиты и бро­жении черни в городе, воевода Василий Челищев сбежал, пере­одевшись в женское платье прислуги.

Чёрный люд открыл ворота и вытолкал своих обидчиков на­встречу подступившему к городу отряду Алёны. Встретили её го­рожане хлебом-солью.

Алёна собрала круг. Всех облихованных начальных людей темниковцы приговорили к смертной казни и привели приговор в исполнение. Тех же, кто сдался на милость победителей, Алёна привела к вере. Темниковцы покля­лись на кресте и Евангелии быть заодно и постоять за волю и истинную старую веру.

Алёна остановилась в доме темниковского воеводы и стала наводить мирской порядок по своему разумению. По казачьему обычаю, все дела решала на кругу из наиболее влиятельных мес­тных жителей и своих единомышленников. Сообща решили рас­крыть все купеческие склады и разделили хлебные запасы между семьями бедняков. При всем народе вынесли из приказной избы писцовые книги о недоимках, порвали и сожгли тут же, на Базар­ной площади. Ликованию бедноты не было конца! Алёна отстра­нила от службы в церкви протопопа Перфилия за то, что он пре­дался нововведенной ереси, и поставила служить в храме попа-раскольника Савву.

От Федьки Сидорова Алена узнала о победах разинцев, их намерениях и лозунгах. Надо признать, что не всё принимало крестьянское сердце Алены в помыслах и действиях донского атамана.

Крестьянство, по своим устоям, отличалось от казачества. Казаки, даже по закону, лишены были возможности выращи­вать хлеб, жили на царском «хлебном довольстве», вели поход­ный образ жизни, защищая южные границы России от внешних врагов, добывали средства к существованию набегами на кочев­ников и торговых людей, раздуванивая (деля) поровну военные и воровские трофеи. Крестьяне же, наоборот, жили своим, хоть и скудным, хозяйством, трудами праведными, страдая порой от ка­зацких разбоев, разбегаясь по лесам от их набегов. А в казачьи повстанческие отряды охотой подавались только голь перекатная, вконец обнищавшие от притеснений или собственной бесхозяйст­венности мужики. Неслучайно среди песен народных есть и моти­вы этой несовместимости крестьянских и казацких устоев, чем пользовались, конечно, царские идеологи.

Но в борьбе за справедливость, против социальных притесне­ний, церковных реформ многие крестьяне были заодно с казака­ми. Волю они понимали по-разному, но враги у них были одни. Поэтому Алёна видела в Разине заступника.

Алёна прочитала на кругу войсковую память, которую привёз от Степана Разина казак Федька Сидоров.

— «...И стоять бы вам, черни всей, и русской, и татарской, и чувашской, и мордвы. Стоять бы вам за Пресвятую Богородицу и всех святых, за батюшку нашего патриарха Никона и великого князя царевича Нечая. И мстить бы вашим кровопивцам люто,— звучал торжественный голос Алёны над притихшей толпой.— Иду я войском даровать вам волю. И вместе с вами истребить бояр и дворян и приказных людей служивых, и детей боярских и стрель­цов, и торговых людей за измену. И хочу я так учинить, чтобы всякий был равен другому».

И мелкий начальный люд потихоньку ускользал из толпы в свои дворы, убоясь участи пленённых бояр­ских и приказных людей, запертых в темниковской тюрьме. Алёна сделала паузу и, повысив свой грубый простуженный в походах голос, продолжала читать свиток.

— «А которые дворяне или боярские дети, или мурзы с нами похотят стоять за Пресвятую Богородицу нашу, тех бы не трогать и домов их не разорять. А с войсковой той памяти другим всем списывать и списки отдавать дьякам и старостам по деревням и сотникам, чтобы знали и читали».— Алёна подняла над толпой сви­ток и показала на печать.

— На памяти этой рукоположение Степа­на Тимофеевича Разина с печатью,— закончила она свою речь.

И поклялись темниковцы послужить Дому Пресвятой Богоро­дицы, Степану Тимофеевичу Разину, патриарху Никону, великому князю царевичу Алексею, которого повстанцы называли Неча­ем, по имени прежнего заступника народного из старой легенды.

Алёна стала готовиться в поход на Арзамас. Но с ближних засек принесли вести, что под Темников подходят войска боярина Юрия Долгорукого. Да пушки у него застряли в снегах. Забили в сполошный колокол, собрали снова круг. И Алёна, сообщив о тревожных вестях своих лазутчиков, предложила:

— Не будем ждать, когда недруги подтянут под наши стены свои пушки. Пойдем боярину Долгорукому навстречь! Постоим за волю и за веру.

Повстанцы воинственными криками одобрили призыв атамана Алёны. Стали собираться спешно в поход на боярина Долгорукого и готовить к обороне городские стены, которые сами же жгли, когда брали Темников приступом. Надо было запасти хлеба и воды на случай осады.

Алёна позвала с окрестных деревень всех, кто «похочет за пра­вое дело сразиться» с войсками главного изменника - боярина Юрия Долгорукого. По ночам писала на бересте подметные письма, похо­жие скорее на заговор. Грамоте она научилась в монастыре. А слог ее, в силу природного таланта, был образным и внятным. И поэтому вызывал скорый отклик в душе простого народа.

Морозным ноябрьским утром вывела Алёна-старица свой от­ряд из города, и смело повела на бой с подступившим войском стольника Ивана Лихарева, посланного боярином Юрием Долго­руким вперед себя. Драгуны Лихарева до этого разгромили уже несколько «воровских засек» и очистили от повстанцев много ок­рестных сел и деревень. Они были хорошо обучены военному ремеслу по сравнению с плохо вооруженными дружинниками Алёны. Повстанцы обычно, если и одерживали верх над царскими солдатами, то скорее числом, чем умением. Многие гибли, но на их место приходили новые люди. А раненых Алена сама лечила травами и заговорами. И казаков Федьки Сидорова в отряде Алёны было мало, чтобы наладить бой по военной науке. Поэтому повстанцы из Темникова быстро были сломлены драгунами Лиха­рева и загнаны опять в город.

Укрывшись за крепостными стена­ми, повстанцы, при поддержке темниковской черни, двое суток сдерживали натиск царских войск. Неумолчно палили во врагов из пушек и пищалей. А когда кончились ядра — метали во врагов приготовленные заранее большие камни и бревна.

— Оставил нас Господь за наши прегрешенья!— говорила сво­им сподвижникам атаман-Алёна, почувствовав скорое пораже­ние.

И драгуны вломились в город. Крушили и рубили на своем пути всех, и дружинников, и женщин, и детей. Выхватывали из горящих двое суток костров огненные головни и поджигали дере­вянные дома, не глядя на то, шла ли из них стрельба или нет.

Алёна с товарищами засела в приказной избе. Они отбивались от врагов, сколько было сил. В конце концов, драгуны выбили две­ри воеводской избы и скрутили осажденных.

На издевательскую шутку Долгорукого по поводу трусливого бегства воров от царских войск Алёна воскликнула: «Да если бы так все сражались, боярин, тебе осталось бы спасаться бегст­вом».

Не удалось царскому сыщику сломить Алёну пытками.

— Хочешь стать святой мученицей?— кричал он.— Не выйдет! Мы тебя сожжем, как грешницу, колдунью, еретичку!  

На что старица нашла достойный ответ:

— Огонь очистит меня от грехов!

Когда распаленный палач стал прижигать железом ей обна­женную грудь, она вскрикнула:

— Господи, прими!..— И упала, потеряв сознание.

Палач вытер крупный пот со лба, тяжело выдохнув:

— Фу, уморила! Однако, крепче мужика!..

А на Базарной площади уже заждался её деревянный сруб, обложенный дровами. Темниковцев собрали утром на показа­тельную казнь еретички. Когда Алёна появилась на площади, она подняла два пальца вверх и обратилась ко всем зычным голосом:

— Покайтесь перед Богом, христиане! Не предавайте Господа нашего в душе своей из страха перед пытками земными!

Но толпа, сдерживаемая цепью вооруженных стрельцов, не осмелилась откликнуться на её призыв. Только царские крикуны зашипели на нее:

— Заткнись, колдунья!.. Будь ты проклята!.. Сама покайся!..

Боярин Долгорукий, в окружении вооруженной свиты, показал на стоявшую возле сруба на деревянных подмостках измождённую пытками в белой холщевой рубахе Алёну-старицу, обратил­ся к примолкшей толпе:

— Вот, христиане, дьяволова дочь, упорствующая в своих гре­хах. На расспросе она сама показала на себя, что, будучи в мо­настыре, портила и губила многих своим колдовским зельем. Она совершила высшее святотатство — бежала из монастыря для блу­да и воровства, предавшись прелести сатаны вора и клятвопре­ступника Стеньки Разина. Она сама призналась, что своими кол­довскими чарами, кореньями и заговорами она прельщала людей на шатость и воровство. Она со своими единомысленниками, та­кими же ворами, сгубила многих христиан, разорив их владения. Она возводила напрасно многие хулы на великого нашего госуда­ря и царя Алексея Михайловича. Она облыгала нашу православ­ную церковь и Господа нашего Иисуса Христа. И отвращала хри­стиан от законной православной веры и церковных обрядов. В неё вселился бес — и лишь огнем можно его изгнать из этой грешницы и еретички. Поэтому, по воле великого государя нашего, царя Алексея Михайловича, и святейшего патриарха Иосафа, я, данною мне властью, Алёну-старицу из выездной дворцовой Арзамасской слободы назначаю совместно с чародейным её зельем... сжечь живою в срубе!

Толпа так и ахнула, будто не верила ещё в страшную казнь бывшей своей предводительницы. А вскинувшаяся от приговора Алёна вместо отчаяния нашла в душе силы ободрить своих земля­ков.

— Враг беды пришел с напастями,— крикнула она.— Он воздвиг бурю огня — и невозможно стало жить. Крепитесь, христиане, и молитесь! Держитесь истинной веры! Страшный суд грядет!— Ей не дали договорить, толкая к срубу.

— Покайся, грешница!— совал ей в лицо распятие освобож­денный из тюрьмы протопоп Перфилий.

— Убери эллинский крыж!— отвернулась Алена.— Вы даже об­раз Бога замутили.

— Да сожжётся, не покаявшись в грехах, как еретичка, без милосердия Божия!— махнул рукой боярин Долгорукий.

Солдаты ссыпали в сруб травы и коренья с телеги, в которою ранее была впряжена Алёна, и палач пытался тащить колдунью к срубу. Но она с силой оттолкнула его:

— Не тронь, я сама войду,— сказала она и обратилась к толпе:

— Прощайте и простите, братья! Всё, что могла, я сделала. Бог с вами!

— Прости, что не уберегли тебя, Алёна!— прорвался вопль из толпы, кинувшейся к помосту. Но стрельцы преградили  путь бердышами.

По старому русскому обычаю, Алёна перекрестила лоб и грудь двуперстием и вошла в сруб. Дрова тут же подожгли. И пока подни­малось пламя, сквозь шум ветра и хруст венцов доносились слова мужественной старицы-атамана. О чем кричала она из огня? Может быть, о боли за свою судьбу, за судьбу правого дела?..

7 декабря Долгорукий выступил из Темникова в Красную сло­боду, где его также встретили с челобитьем и покаянием.

Окольничий Иван Богданович Милославский, побивший Степана Разина под Симбирском, сообщал в Москву, что по дороге меж­ду Арзамасом и Алатырем «приходили на него многие воровские люди с нарядом». В кадомских лесах Лихарев взял засеку и убил крестьянского атамана Сеньку Белоуса. В Нижнем Новгороде царский воевода со стрельцами повесил зачинщиков бунта на во­ротах крепости, а нескольких бунтовщиков четвертовал при наро­де, чтобы другим неповадно было. У речки Барыши воевода князь Юрий Борятинский с царским войском одолел пятнадцатитысяч­ный отряд мятежников под началом атаманов Ромашки и Мурзакая. В этом бою «такое множество воров было побито», что от крови, как от дождя, «красные ручьи текли большие». И на утро к воеводе Борятинскому явились толпы крестьян из Саранских и алатырских деревень и «принесли свои вины»…

В Крестьянскую войну под руководством Степана Разина, по официальным данным, было казнено и убито более 100 тысяч человек. А население России в 1678 году составляло всего чуть более пяти с половиной миллионов, из них —160 тысяч воинов. Жуткая эта статистика «служит наглядным образчиком того, к чему могло привести стремление распространить на весь народ казацкое устройство, составлявшее идеал восстания Степана Ра­зина»,— писал историк Костомаров. Не менее жестко отзывались о Разине и зарубежные исследователи. Наиболее точное сравне­ние донского атамана — с Мазаньелло, возглавившем одно из крупнейших народных восстаний в Неаполитанском королевстве в середине XVII века. Примечателен тот факт, что зарубежный ано­нимный автор, видимо, резидент, в своем отчете об этой кресть­янской войне упоминает только два важнейших имени — самого Степана Разина и Алёну-старицу. Зарубежные историки называли Алёну русской Жанной д'Арк. Это свидетельствует об огромной силе воздействия Крестьянской войны в целом и её главных пред­водителей на европейское общественное мнение.