Я уезжал к морю, на Кавказ. Там меня никто особенно не ждал, и путевки или курсовки у меня не было, но был билет на самолет, и, как говорится, пора собирать чемодан.

Но прежде я позвонил Лиде, с которой виделся, бог знает, когда и отношения с которой давно уже стали не более, чем приятельскими, если только можно назвать приятельницей женщину, за которой некогда волочился и даже был влюблен.

Но бури и страсти все позади; к счастью или к несчастью, кораблик наш они разрушили, и мы, благополучно выбравшись на берег в разных его местах, встречаемся теперь лишь для того, чтобы поглядеть друг на друга да обменяться дежурными комплиментами: «О, ты так возмужал!..», «А ты все хорошеешь…»

Прошлое стараемся не ворошить, хотя Лиду нет-нет да и заносит в дебри воспоминаний, и тогда я либо угрюмо молчу, либо увожу разговор в сторону, потому как на многое, оставшееся там, в прошлом, наши взгляды никогда не совпадали и не совпадают, а ссориться вроде ни к чему. 

Словом, я позвонил ей и предложил встретиться. Просто так, посидеть, поболтать. Повода особого не было, разве что мой отъезд к морю, на Кавказ. Я понимал: все это из озорства, навеянного отпускным настроением и дружеским застольем, когда неудержимо тянет к некогда любимым женщинам, оставив которых, нам никак не удается их оставить. О, этот мужской эгоизм!

Я уже представлял ее легкую, стремительную походку. Вот она скользит взглядом по снующей у метро толпе, как бы предоставляя возможность всем и каждому и, прежде всего, мне, конечно, полюбоваться ею. Смотри, мол, это уже не прежняя Лидочка-дурочка, воплощение наивности и непосредственности, а вполне респектабельная и знающая себе цену женщина. О, это женское кокетство!

Но я знал: уже через минуту-другую она станет сама собой, какой была пять, шесть или даже семь лет назад – нежной, доверчивой, отзывчивой.

– О, ты так возмужал! – подставляет щеку для поцелуя. (Всё те же духи. Завидное постоянство!)

– А ты всё хорошеешь.

Долго бродили по душной тополиной Москве. Больше говорила Лида. Работает в Интуристе, много ездит. Была даже в Самарканде. (Это – в пику мне. Я ведь тоже много езжу, а вот в Самарканде, как она считает, не был. Пусть так считает.) Вспоминали общих знакомых: кто-то женился, кто-то развелся...

– Да, чтоб не забыть: тебе привет от родителей.

Сказала как бы мимоходом, а в словах – заноза. Я-то знал, что родители ее по-прежнему хорошо ко мне относятся, и это меня то ли раздражало, то ли угнетало, словно я был в чем-то виноват перед ними.

– Спасибо! Как они?

– Ничего, держатся. Хотя, сам знаешь, силы уже не те. – Улыбнулась: никак не дождутся моего замужества.

– Так в чем же дело? – как можно простодушнее спросил я.

– Не берут, Сереженька, не берут, – в тон мне ответила она.

– Ну, это ты зря.

– Может, и зря... Ты ведь тоже не женишься.

– Я – другое дело. С меня хватит...

Она знала историю моей женитьбы. Это была грустная история.

Несколько минут шли молча, взявшись за руки. Как пять, шесть или даже восемь лет назад. Ее ладонь доверчиво лежала в моей ладони. Как родная.

– Вот на юг собрался, – прерывал я затянувшееся молчание.

– О-о! – встрепенулась она. – Поздравляю! Надолго?

– Дней на десять.

– Хоста, Сочи, Сухуми… – в ее голосе промелькнула грустинка.

– Да, наверное. А там как получится.

– Жестокий ты, Сережа, – вскинула на меня огромные зеленовато-карие глаза. – Ты позвал меня для того, чтобы всё это сказать?

– Ну, что ты? Мне, действительно, хотелось с тобой повидаться.

– Нет, ты неисправим.

– Исправим, исправим. Как все.

— Как вс-е-е? – удивленно и как бы прислушиваясь к своим словам, протянула она. – А я-то думала, – глаза ее озорно сверкнули. – Люди, он такой, как все!  

Тополиный пух садился на ее волосы, ресницы. Все-таки глаза у неё красивые. (Кажется, это у Лермонтова: если о женщине больше нечего сказать, говорят о ее глазах.) Но уже не скрыть было легких морщинок у рта и на лбу, и когда она чему-то удивлялась или так некстати (у женщин это всегда некстати) сосредотачивалась, они прямо-таки портили ее лицо.

О, женщины! Поймав свое отражение в зеркале, иная из вас и ямочки на щеках изобразит, и губки подберет, и глазки состроит. Эх, преподнести бы вам сие зеркальце не в минуту вашего победоносного кокетства, а когда вы раздражены, во гневе. Бр-р-р...

– Люди, он такой, как все! – не унималась Лида.

– А ты-то думала.

– А я-то думала.  Да, Сереженька, думала. Ну, да ладно. Привет Хосте, Сочи. Всем нашим местам. А помнишь?.. Ты только не перебивай. – Она перешла на шепот, словно опасаясь, что кто-то нас подслушает. – Помнишь, мы приехали в Сухуми. Ночь. Темень. Остановиться негде. Так и просидели до утра в скверике напротив телефона-телеграфа. Холод жуткий был. Ты всё пытался укрыть меня рубашкой. Помнишь, была у тебя такая: в голубую полоску, нейлоновая.

А я помнил другое. Я помнил, что именно там, в Сухуми, начались наши размолвки, выяснения отношений. Э-э, да что об этом вспоминать?..

Когда уже прощались, совсем поздно, она достала из сумочки рыжий конверт (я догадался: фотокарточки.) и, увлекая меня к фонарному столбу, стала показывать его содержимое:

– Нравятся?

Карточки мне не нравились. Мне никогда не нравились ее фотокарточки, как и не нравилось ее неуемное желание сниматься, хоть с утра до вечера, и потом всем показывать фотки, дарить их. Не нравилось то, что считала себя красавицей и мечтала стать актрисой.

– Опять кинопробы? – не без ехидства спросил я.

– Какие кинопробы? – с легким раздражением ответила она. – Это всё в прошлом, Сережа. Того времени уже не вернуть.

Я так и не понял, о чем она сожалела. О том, что не стала актрисой? Так через это прошли все мало-мальски смазливые девчонки. Или она самой себе завидовала? Той, другой Лиде, юной, беспечной, счастливой.

– Вообще-то неплохо, – сказал я и для пущей важности задержал один из снимков в руке.

– Можешь взять. И этот тоже. Здесь хорошая подсветка. Смотри, какие волосы. Будешь вспоминать меня. Там, у моря...

Боже мой! Этих снимков у меня хоть пруд пруди. Я, кажется, сам их кому-то дарил...                                            

Устроился я на турбазе “Бургас”, что неподалеку от Адлера. Своим названием турбаза обязана болгарскому городу Бургас. Естественно, там, на земле Кирилла и Мефодия, есть здравница, носящая имя нашего милого Адлера.

А устроиться помог один товарищ, которому его товарищ, по просьбе моего товарища звонил накануне. Кажется, так все было. И ещё, помнится, несколько смутила специализация заведения: турбаза. Полегче бы чего. Но все тот же товарищ – то ли грек, то ли грузин, объяснил, что туризм здесь – дело сугубо добровольное. Хочешь быть туристом – будь им. Не хочешь – не будь.

Я сказал, что не хочу.

– Вот и отлично! Отдыхай себе на здоровье! Загорай, купайся, – тараторил он, ощупывая взглядом крупные бедра проходящей мимо туристки. – Телефон мой знаешь. Если что, звони...

– Спасибо! Будете в Москве...

– Нэ надо, – перебил меня красноречивым жестом. – Вы там всэ такие замотанные...

Мы коротко пожали друг другу руки в полной уверенности, что больше не увидимся. Да и зачем, в принципе? То, о чем его попросили, он сделал и, как я понимаю, не столько для меня, сколько для нужного ему товарища, который, в свою очередь, нужен моему московскому товарищу, и так далее...

Плюхнулся в синие “Жигули” и, посигналив улыбающейся туристке, укатил. Та еще откровеннее заулыбалась и повела глазами в мою сторону синими, как море.

Надо же, зауважала.

Позвала, однако, туристская тропа и меня. И не потому, что надоело быть матрасником, как здесь в шутку называли тех, кто только и знал, что пляж да послеобеденную койку. Быть матрасником – благо. Возлежи себе на солнышке, лениво переворачиваясь с бока на бок (лишь одна забота), немного почитывая, немного покуривая, немного поплевывая, в душе, понятно, на весь белый свет. А захотелось – бултых в пенистую волну. И опять – на солнышко. Для тебя, единственного, оно светит. И транзистор орет. И девушки прохаживаются.

В горы потащили меня Андрей и Марина, мои новые знакомые и тоже – москвичи. И поскольку судьбу мне было не ловить – для этого и в Москве возможностей предостаточно, – а всякие там пляжные мулечки уже мало вдохновляли, я согласился составить им компанию, тем более что парочка они были довольно симпатичная, жаль, что ссорились часто.

– Нет, ты обязательно должен пойти с нами, – уговаривали меня Андрей и Марина.

Мы сидим в их номере. Окно зашторено, но жара – спасу нет. На Марине лёгкий халатик. Русые, вьющиеся волосы собраны в пучок. Стройная, изящная – столичная.

Предстоит так-о-о-й маршрут! – нараспев протянула она и чмокнула Андрея в щеку. – Чудо! С восхождением на ледник.

— Какой ледник? – взмолился я. – Я выше Ленинских гор-то и не поднимался.

Да не бойся ты. Мы тоже поначалу сомневались и вот решились.

Тем более с таким инструктором, – вставил Андрей.

А что инструктор? – с несколько наигранным, как мне показалось, удивлением протянула она. – Инструктор как инструктор. Весельчак, балагур и на гитаре играет. Уж не ревнуешь ли ты? – заглянула ему в лицо: о, если бы ты хоть ревновал!

— Ерунда какая!

 — Для тебя все ерунда.

Странная они была парочка. Не супруги и не любовники, а такое впечатление, что всю жизнь вместе. И даже как бы поднадоели друг другу. Впрочем, к чему я всё это? Вместе – значит, нужны друг другу…

В общем, стоим мы с Андреем под сенью разлапистого клена и с наслаждением потягиваем холодное свежайшее пиво. Не знаю, как сейчас, а в те времена каждое утро коротышка-абхазец, вечно небритый и в вечно не стиранной общепитовской как бы белой куртке, надетой поверх темно-вишневой, опять-таки нейлоновой сорочки (во мода была!), доставлял сюда бочку пива – желтую, росистую. То-то было блаженство!

Мы щуримся яркому солнцу, раскаленным до бела тротуарам, стенам домов, мерцающему рядом морю и снующим вдоль него синим, желтым, полосатым, в горошек, в клеточку купальникам. Лениво провожаем их взглядом и продолжаем потягивать наше пиво, аккуратно слизывая с губ коралловые островки пены.

– Вот бы всех их на Калининский! – говорю Андрею.

– Зачем? Здесь они смотрятся лучше. Там – макияж, бутафория. Здесь – натура. Знаешь, чем всегда гордился мой сосед дядя Гриша, скромный чистильщик обуви? Тем, что всю жизнь провел у женских ног. Представляешь, сколько их побывало перед ним. Юных, стройных и не очень стройных, замужних, незамужних. И каждую ножку надо было обслужить...

– Художник твой дядя Гриша.

– Скорее, философ.

Мы допили наше пиво и поднялись ко мне в номер. Андрею хотелось лично убедиться в моей готовности к походу: кеды, штормовка, рюкзак – мне их выдали на складе. Андрей посоветовал захватить что-нибудь из теплых вещей: ночью в горах холодно. Кофту, полувер. Кофта в сумке нашлась.

– Вот и замечательно.

– На-ка, взгляни, – я протянул ему фотокарточки Лиды, нисколько не сомневаясь, что они произведу на него впечатление.

 – Твоя что ли?

– Так… Из бывших.

 – Актриса?

– Да нет. Однако ж мечтала.

 – Ничего баба!

К походу у меня все было готово.

До Рицы нас довезли на автобусе. Дальше, сказали – пешком. «И пошли они солнцем палимые...» Хотя чаще повторяли другую присказку: «Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет», – умиляясь противоречивости человеческого духа. Мы-то как раз шли в гору.

Впрочем, очень скоро всем стало не до шуток. Приуныли даже острословы.

– Километров уж пять оттяпали, – оглядываясь на ниспадающий серпантин дороги, заметил Андрей.

  – Да в гору с километр, – поддержал его быстроглазый экономист из Читы Федор. Рядом с ним, послушная, как сенсорное управление телевизора, скользила его жена Лариса в синих штанах-трико, закатанных до колен, отчего белокафельно и еще как-то светились ее икры-кегли, напоминая об уютной городской квартире и мягкой софе.

 – Отдохнуть бы...

 – Да и перекусить бы не мешало...

 – Он что, берет нас измором?

Он – это инструктор Витюша, сухопарый и черный донельзя. Вот человек! Часами может топать, и хоть бы хны. Еще и песни орет. И анекдоты травит. Но сейчас и он притих и о чем-то шепчется с выпускницей-Леночкой. Леночка впервые так далеко уехала от дома. Всё ей здесь нравится: море, горы. И инструктор Витюша. Это для нее он песни поет. И рюкзак ее тащит.

 – Присесть бы.

– С нами ведь дети...

Зароптали, заворчали. Инженер из Тольятти и стюардесса из Уфы, товаровед из Жмеринки и бухгалтер из Пскова... Нумизмат, заика, блондинка, алиментщик... Кого тут только не было.

 Марина тоже приуныла и, нисколько не капризничая, повисла на плече у Андрея.

 И тут ожил наш Витюша. Рванул струны казенной гитары и зарычал во всю мощь инструкторского горла:

 – Ведь это наши горы. Они помогут нам. Они-и-и помогут нам.

 Ну как можно было ему не верить, как и автору этих замечательных строк?! И мы поправляли ненавистные лямки рюкзаков и еще громче шаркали ногами: инженер из Тольятти и стюардесса из Уфы, товаровед из Жмеринки и бухгалтер из Пскова, женщина с девочкой-подростком (женщину звали Зоя) и женщина без девочки-подростка. Нумизмат, алиментщик, экономист из Читы с супругой, икры-кегли которой светились в горах старого Кавказа...

Вперед и вверх, а там!

 А там всё будет хорошо. Мы доберемся до заветного ледника. Пойдут, правда, не все: а самые-самые. Тут уже Витюша будет решать. Словом, дети и большинство женщин останутся в базовом лагере, как мы окрестили наши несколько палаток. Останется и Марина, сославшись на неважное самочувствие.

Вопреки нашим ожиданиям льда на леднике не окажется. Этот будет обычный снежный склон с той лишь разницей, что снег будет колючий и крупный, как морская соль. Мы тут же бросимся на него и, обжигая ноги и руки, закидаем друг друга снежками.

Потом, стуча зубами от холода, спрячемся от адского солнца за выступом скалы у крохотного, страшной глубины озера. Не помню его названия, помню только, что носит оно имя женщины-геолога, открывшей и исследовавшей его. Здесь у скалы перекусим: бутерброды, чай. И снова – на ледник. Уже попрощаться. И сфотографироваться.

 – Давай оставим что-нибудь, – предложу я Андрею.

 – Зачем? «Здесь был Вася?»

  – Да нет. В общем, смотри... – И я достану из нагрудного кармана фотокарточку Лиды.

– Ну и ну, – скажет Андрей. – С собой носишь. А говорил «из бывших»...

 – Ладно, не фантазируй. Пусть и она в горах побывает. Жалко, что ли? Сам об этом и расскажу ей. Ручка есть?

  – Откуда? – удивится Андрей. – Постой, наверное, у Витюши есть. Щас сбегаю...

 «Привет Кавказу!» – напишу я на обороте фотокарточки, а ниже – семь цифр.

    – Это ещё зачем? – спросит Андрей. – А-а, понял: номер телефона. Московский. Семизначный. Думаешь, кто-нибудь клюнет? А если после нас никто уже сюда не придет? Мало ли что может случиться. Возьмут и закроют маршрут.

– Значит, не судьба.

– Фаталист какой-то. Во, Марина удивится! Дай хоть напоследок взглянуть. Хороша!

 Мы вложим фотокарточку в плотный целлофановый пакет, прижмем его со всех сторон камнями, чтобы ветром не унесло, а самым большим камнем прикроем от солнца.

Да помогут ей горы! И небеса тоже.

Я не сразу позвонил Лиде, не хотелось расспросов: как там Хоста, Сочи, Гагра? Я ведь кроме как в Адлере, нигде и не был. Ну еще в горах. Но как раз об этом и не хотелось ей рассказывать. Да и неловко было за свою выходку. Фотокарточка так и осталась на том леднике. Отправившаяся вслед за нами группа туристов до него не добралась. Ночью в горах выпал снег (Андрей как в воду глядел), и руководство «Бургаса» решило снять группу с маршрута, а маршрут закрыть уже до конца сезона.

 Потом мы встречали их, неудачников. Они же чувствовали себя, чуть ли не героями, восторженно рассказывали о снегопаде (и это в августе!), о том, как их разыскивал вертолет…

 А потом я провожал Андрея и Марину. Марина была не в духе. Андрей тоже казался каким-то другим: вялым, безучастным.

 Боже мой! Какие мы интересные в отпуске, и какими становимся занудами, собираясь восвояси!

– Всё нормально, – буркнул Андрей, когда мы остались наедине. – А на Марину не обращай внимания. Разве я тебе не говорил? Беременна она. Вот уже третий месяц. Потому и на ледник не пошла. А то бы... Ты знаешь ее. Правда, Марина? – попытался он пошутить, увидев приближающуюся Марину.

 – Пока, Сережа! – грустно улыбнулась она, слегка прикоснувшись щекой к моей щеке. – Может, в Москве свидимся.

– Пока, старик! Ты звони, – поддакнул Андрей.

 «Нет уж, ребята, подумал я, звонить я вам не буду. Разберитесь сначала в своих отношениях...»

Потом я провожал экономиста Федора и его жену Ларису. Хорошие они оказались ребята. К себе на Урал звали:

 – Бери командировку и – к нам! Чего тебе стоит?..

Потом еще кого-то провожал. Потом – женщину с девочкой-подростком. Женщину звали Зоей. Она всё заглядывала мне в глаза, поругивала своего начальствующего мужа (дома практически не бывает) и твердила, что никогда-никогда не забудет этот адлерский август. И пока дочка бегала за мороженым, целовала меня так, как, наверное, никогда никого в жизни не целовала: с обидой и благодарностью, с упреками и прощением...

Словом, по возвращении в Москву я не стал звонить Лиде. Набежали всяческие дела, одна командировка, другая. И вдруг узнаю – прошло, наверное, с полгода, – что она выходит замуж. Узнаю я об этом совершенно случайно от каких-то, бог знает, откуда взявшихся общих знакомых. Значит, мог бы и не узнать. И я позвонил.

К телефону подошла ее мама, Клавдия Михайловна:

– Что же ты забыл нас, Сережа? А мы тебя часто вспоминаем. И я, и Алексеич, и Лида...

Пошло, поехало. Клавдия Михайловна любила поговорить. Пришлось ее перебить:

– Клавдия Михайловна, говорят, вас надо поздравить?

– Да, Сереженька, да! Дай бог ей счастья! – Жених-то ничего?

– Вроде ничего. Самостоятельный, непьющий, – с удовлетворением констатировала она. – Он такой же, как ты, выдумщик. Представляешь, говорит, что в горах ее нашел. Был на какой-то вершине, и там она ему привиделась. Сочиняет, конечно... Извини, Сережа, звонок в дверь. Может, Лида?

 Слышу в трубку, как хлопнула дверь, потом что-то загремело, зашуршало, заскрипело, как будто в прихожей, совсем крохотной, я ее до мелочей знаю, толпятся человек пять. «Ну, иди же, человек ждет». «Ничего, подождет...» А прежде неслась к телефону, всё сметая на своем пути.

 – А-а, Сережа, здравствуй!

 – Здравствуй, здравствуй!

 – Позвонил всё же. И как там Хоста, Сочи…

Я перебил ее:

– Это что же это получается? Оставил девушку на несколько месяцев, а она туда же, замуж...

– На несколько месяцев? На годы и годы, Сережа. Это, во-первых. А во-вторых, – чуть помедлила. – Знаешь, приезжай!

– Вот те раз! Может, еще на свадьбу позовешь?

– А почему бы и нет? Мы же друзья. Ты сам всегда так говорил.

 – Один ноль в твою пользу. Скажи только, где ты его подцепила? – Ты груб, Сережа.

 – Извини. Что же прикажешь мне совсем не волноваться? Не чужой же мне ты человек.

 – Да? – с нескрываемым удивлением спросила она.

 – Не кокетничай!

  – Сережа, почему так? Когда к человеку всей душой, он ноль внимания на тебя. А стоит отвернуться – в ноги падает.

  – Ну, это уж слишком.

  – Я не про тебя. Я вообще...

– Сказать тебе правду?

– Скажи.

– Из эгоизма всё это. Всё на свете из эгоизма. Вот ты выходишь замуж, чтобы проучить меня, не так ли? Просто не хочешь в этом признаться.

– Глупости говоришь.

– Нет, не глупости. Ладно... Как хоть зовут его?

— Андрей.

– И он про тебя все знает? И где живешь, и где работаешь, знает даже, что мечтала стать актрисой?

– Знает. Сама и рассказа. Господи, да что я перед тобой оправдываюсь? Нет, Сережа, не приезжай. Не надо.

– Понял. Ну, будь счастлива! И привет Андрею! Он про меня тоже кое-что знает… — И я повесил трубку.