***

              Как прежде ровен статных сосен шум.

Года – прошли, скорее – пролетели.

Я в дом вхожу, как будто в старый трюм –

Давно корабль уплыл от колыбели.

Но свет избы, желанный и родной,

И пятна солнца на полу дощатом

Все эти годы прожили со мной

И в трудную минуту были рядом.

Какой потерей полнится душа!

Как будто я стою на пепелище,

И вот душа всё что-то ищет, ищет.

На месте всё – и нету ни шиша.

Вздохнут сиротски форточка и дверь,

И по-сиротски скрипнет половица.

Они теперь до смерти будут сниться

Средь горьких неминуемых потерь.

Кровать, сундук и вековая пыль.

Не возвращайтесь в детские просторы!

Пусть давние леса твои и горы

Живут в тебе, как прожитая быль.

Но как влечёт в родимые места!

Как хочется из мира нажитого

Попасть туда, где у крыльца родного –

Отец и мать, и жизнь твоя – чиста.

                                     ***

Этот мир надо мной – белым облаком, птицей и Богом.

Этот мир подо мной – муравьишкой, пыльцою веков…

Я люблю, когда небо целует дождями дорогу,

Заполняя копытца недавно прошедших коров.

Я навек полюбил эти заводи, эту осоку,

Эти серые избы с певучим печным говорком.

Эти сосны шумят надо мной широко и высоко.

Говори со мной, лес, первобытным своим языком –

Торфяным, глухариным, брусничным, зелёным, озёрным,

Хороводным – в распеве сырых земляничных полян.

Ой, туманы мои! Ой, вы, жадные вороны в чёрном!

Скоморошьи дороги и ратная кровь по полям.

Я прикрою глаза и услышу кандальные звоны,

Безысходный, по-бабьи, горячечный плач у берёз.

Как скрипучи дороги! Как мертвенно бледны иконы!

Как селенья ужались, и как распростёрся погост!

Тишина на Руси, словно лодка стоит на приколе,

А накатится вихрь, так покуда её и видал.

Мужики-мужики, вам тесны и корона, и воля.

Кто считает деньгу, кто рубаху последнюю снял.

Можжевеловый воздух поминками пахнет, как порох.

На серебряных перьях овса – предрассветная трель.

Сколько вражьих чубов причесалось о вилы и обух –

Помнят травы ночные, кровавый брусничный кисель.

И возносит звонарь колокольни стозвонные соты.

Но сжигает Иуда воздвигнутый предками храм.

И на каждой сосне – золотистая капелька пота.

И на каждой берёзе – полоскою чёрною шрам.

Говори со мной, лес, ведь и мне твоя тайна знакома,

Словно аистам в небе, хранящим на пёрышках синь.

Высоко надо мной золотая сгорает солома

И трепещут стрекозами синие листья осин.

                   РОДИЛСЯ  Я…

И – луч в окно. И щебет. Утро.  Свежесть.

И облаков причудливый узор.

И листьев кружева…

От медогонки

Тягучий, тёплый солнца аромат.

А вдалеке хохочут лягушата,

И стайки головастиков толкутся

У берега кривой, как век канавы,

Что вырыли в минувшую войну,

Чтоб вражеские танки здесь увязли.

И не прошли!

Дерутся воробьи

В тенистом, влажном, диком винограде.

Течёт, течёт по комнате нектар

От свежих яблок, слив и нежных вишен.

Вот половица скрипнула –

Прошла почти неслышно бабушка на кухню.

В переднике белёном наша печь

Слегка грустит о пирогах и каше.

Теперь же в мягких валенках на ней

Томятся, дозревая, помидоры.

Меня тут любят,  да и я – люблю!

Как мир широк!

Родился я, и он

Мне подарил всего себя – до капли,

До зёрнышка росы,

До вспышек гроз,

До ласки радуг заревых лугов,

До маминой, раскрытой небу песни,

И до восторга деда и отца

От кипени кругом бурлящей жизни

В горячих муравейниках, садах,

И, словно кровь, гудящем вольном поле.

Иду в малинник. Колко, сладко мне.

Тут воскотопка.

Плавятся под солнцем

Пустые соты отзвеневших дней.

И тает воск, и капает в корытце,

И тает воск, и капает в корытце,

И тает воск, и капает в корытце.

И пахнет, словно в церкви…

ЖЕЛЕЗНЫЙ ВЕТЕР

Родной деревни нет уже на свете.

Заборов перекошенных горбы.

В пустых сенях  гуляет сиплый ветер

И выметает время из избы.

В морщинах бревен – пыль иного века.

Какие здесь гремели облака!

С войны вернувшись, гармонист-калека

Одной рукой растягивал меха.

И пел ведь, пел. И радости-печали

Любой избе хватало на судьбу:

И люльки, словно лодочки, качали,

И провожали ближнего в гробу.

И бабушка, и мама – молодые.

И песни – не удержит соловей.

Какие здесь черемухи льняные!

Какие искры на глазах коней!

Мы жили не богато, не убого.

И та, что улыбнулась мне тогда,

Так пристально смотрела на дорогу,

Которой уходил я навсегда.

И все ушли… Кто в города, кто в землю.

Нашли себе загаданный приют.

Все понимаю, но не все приемлю,

И страшно, что меня не узнают

Лужок гусиный около обрыва,

От тишины присевшие сады,

Калина и горячая крапива

У проходящей медленно воды.

Прости–прощай!

 Мне страшно в новом мире,

Где по иному смотрят и поют.

И ветер все железнее и шире,

И все прохладней избранный приют.

               ГОДОВЫЕ КОЛЬЦА

Я колю дрова – не поддаются.

Жила к жиле – скрученная прядь.

Вот присяду малость  раздохнуться,

Годовые кольца посчитать.

Круг -  потоньше, а другой – потолще,

А в ином – дожди и холода.

Это значит, у деревьев тоже

Разные сбываются года.

На ветру просушатся поленья,

Наберут последний солнца свет.

Вот и я стал крайним поколеньем:

Ни отца, ни мамы больше нет.

С думами о всех своих утратах

Брошу в печь полено, вздёрну бровь.

Ярко полетит огонь крылатый,

Запоёт про первую любовь.

И ему невольно подпевая,

Загрущу о юности всерьёз.

Изумрудным, захолустным маем

Бьются в небо родники берёз.

И гудят поленья, тянут выи.

Огонёк играет гребешком.

Догорают кольца годовые

Петушиным трепетным пушком.

Гляну в угол. Строгие иконы

Безотрывно смотрят на меня.

И поёт огонь, гудит и стонет,

Как гудит и стонет кровь моя.

                       СЛОВО О  КРАСНОЙ  ДОРОГЕ

На дороге вечерней, расшитой по обочине  ромашками,

цикорием и лебедой,                                      

на дороге, припудренной пылью, поднятой коровами

и бестолковыми овцами,

на красной дороге,  размечтавшейся о перепёлках, росе и тумане  (а пока слушающей через растворенное окно шипение жареной картошки с лучком и голос хозяйки мужу: «Ты катух-то  затворил?» А он ничего не отвечает,  и, значит:  все в порядке),

на этой дороге, где камешки куры клевали и  еще не осел после стада живой аромат молока  - детством пахнет.

В зеленых, смиренных, поющих и чистых пролесках

Остался йодистый запах: грибной, зверобойный и дикий.

Хвоинки примлели и нежным омшеловым блеском

Струятся лучи над орешником и земляникой.

Там в каждом июне в дыму родников полнолунных

Сгорают медовые, острые осы созвездий.

И терпкие губы травы ненасытно и юно

Росу собирают – полночные слезы невесты.

И там, где есть Родина, – вы понимаете – в синем,

Дальнем, речном, неоглядном лесном окоеме,

С радугой и со слепыми дождями по глинам,

С гулким ворчащим огнем в незапамятном доме –

Там, в безопрятном увиве дорог сиротливых,

В клюквенной топи, в поречной печали и боли,

В буйстве полночного ветра, в смирении ивы,

И начинается

Горькое русское поле.

Дорога красна, как рябина. И рябина в моем палисаднике, словно дорога, красна. Ох, как хочется крикнуть мне ей: — Я тебя залюблю!.. Обниму!.. –

И пускай  разорвётся кудлатая пряжа вечерней зари.

Пыль — пухом.

Как герань из окна, смотрит, смотрит куда-то старуха...

Желтым ухом,

Прислушавшись к меркнущей дали, сканирует поле луна.

Пыль — пухом…

Но зыбкий покой срезает мотоцикл Кольки,

Рычит и летит напрямик.

Тяжко дышит дорога затравленным, загнанным волком,

И колышется вихрь за колесами

красный, как волчий язык.

Сыта ли ты, милая, всеми, кого проводила,

Всеми прошедшими, всеми – святыми и грешными?

Разве напрасно ты каждого в мире дарила

Песней счастливой над вишнями и над скворешнями?

И улыбается желтозубо овца: - Ме-ме! –

Бьет собака хвостом о голенище моего сапога.

И вспоминает дорога – старая, старая –

Пожары свои и снега.

Вспоминает летящую, резвую, красную конницу,

Вспоминает тачанки – с того-то, родной, не до сна.

И все полнится кровью родною и памятью полнится,

Положившая шею свою у дороги сосна.

Эта пыль, что легла тут – не пыль – это прошлое, прошлое.

Седина  по траве зреет инеем в холода.

Дремлет серый мосток на реке, дремлет  поле за рощею,

Где под самое горло теперь – лебеда, лебеда...

А к соседке моей хорь повадился. Плачется бедная:

—Всех курей подушил! Горемычная, как же терплю?!

Ведь по людям  пойдёт! Кто б зашиб его, гадину вредного!

— Одолеем,  баб-Кать,— отвечает сосед,— не треплю.

Родина светлая, как исцелить твои боли?

Ты освети меня синью своих очей,

Чтоб разглядел я пашен твоих мозоли,

Шумные, хрупкие гнезда твоих грачей.

Грай поднимается! Грай!— Упоение жизнью!

Радостно мне прикоснуться к твоим губам.

Этот лес предосенний, горячий с рыжинкой лисьей

Шубой пышною брошу к твоим ногам.

Я тебя зацелую, родная моя, залелею!

Тихо-тихо дышит ветер в осевших садах.

Красный вечер…

Дорога сгорает, томится, алеет,

Сгорает, алеет,  сгорает и меркнет впотьмах…